Вредные идеи

- Вы давно критикуете реформу Ростовского государственного Университета, сегодня известного как ЮФУ – Южный федеральный Университет. С чего все началось и каково нынешнее положение дел в этом учреждении?

- Началось всё с «великой идеи» создания федеральных университетов, когда под одной крышей решили объединить совершено разные ВУЗы с разными традициями, ориентациями, с разной спецификой. Сначала были созданы конгломерации конфедеративного характера, где институты были сами по себе, кафедры сами по себе, а затем процесс пошел дальше. В случае с РГУ коренные преобразования последовали с 2005 года, когда были слиты друг с другом разные взаимно мешающие структуры, было образовано и невероятное количество новых, во многом дублирующих уже существующие. К примеру, был экономический факультет, а появился еще институт мировой экономики. На самом учебном процессе все это сказалось, конечно, не очень хорошо.

Затем сменили ректора, и сейчас ясно, что тот ректор, которого сильно ругали, оказался еще не худшим вариантом в сравнении с руководительницей, которая появилась сейчас. Началась большая реорганизация, уплотнения, оптимизация, централизация. Лихорадит ВУЗ уже полтора года. Состоявшиеся факультеты соединяют по непонятному принципу. Например, мой родной истфак объединен с истфаком Пединститута, а ведь они по-разному ориентированы, имеют разные учебные планы и характеристики, готовят, в конце концов, разных специалистов: первый собственно историков, а второй учителей истории.

Потом начали сокращать персонал, и уже более года держат преподавательский состав под дамокловым мечом, что, разумеется, не лучшим образом сказывается на рабочей мотивации преподавателей. Кроме этого добавились странные и удивительные установки, выяснилось, что основная задача университета – это формировать и поддерживать бренд, а не учить студентов.

Если все упирается в бренд, то студент больше озабочен наращиванием своего рейтинга участием в общественных делах и тому подобными вещами. Его это волнует больше, чем собственно обучение – конечно, при таком подходе хромает качество образования. Само по себе укрупнение привело к возникновению колоссального управленческого аппарата, а чем больше управление, тем, как известно, хуже работают подчиненные структуры. Финансы распределяются в пользу управления, причем совершенно не пропорционально. Когда ректор получает в сто раз больше, чем доцент, это, как мне думается, вредно для нормальной работы университета. Хуже того сказывается угроза сокращения. А самое плохое – вся эта активная реформаторская деятельность имеет поддержку в правительстве.

- Из президентских посланий и предложений следовало, что необходимо возрождать престиж инженерно-технических специальностей. Этот как-то отразилось на реформах?

- Президентская установка о том, что технические специальности были заброшены и в этом направлении теперь нужно усиленно работать, верная. Но это никак не означает, что надо гробить гуманитариев, уничтожать научные школы и традиции, заложенные практически с царских времен. Причем, разного рода псевдо-специальности типа маркетологов и пиарщиков уходят из-под удара. Кстати, президент говорил, что их слишком много у нас, а вот именно они-то в итоге и сохраняются, рушится остальное.

- Как им удалось уйти из-под удара?

- Когда началось укрупнение, вдруг выяснилось, что некоторые факультеты соединять никак нельзя, потому что там крепкие завязки, крепкие связи и на этих факультетах можно зарабатывать деньги. Люди платят за красиво звучащие названия таких псевдо-специальностей. В итоге их вывели из-под удара.

Вообще то, что происходит, я называю словосочетанием «пытка реформой». Образовательную систему перетряхивают постоянно, толком не зная, чего от нее хотят. Разумеется, советская система не была идеально, я никаких иллюзий тут не имею. Но оно была устоявшейся, работающей, налаженной системой. Прежде чем ее ломать, неплохо бы понять, что и как мы взамен будем строить. Сначала были попытки внедрить западные образцы в области высшего образования, и уже тогда стало понятно, что надо либо переходить на ту систему, либо стараться сохранить свою, но никак не смешивать разные вещи. «Скрещение коня с трепетной ланью» привело к совершенно непонятному состоянию, когда мы работаем и не по-западному и не по-российски. Я считаю, что давно пора притормозить и хотя бы понять, работают нововведения или нет. Вместо этого каждый новый министр образования, который оказывается еще большим реформатором, чем предыдущий, усугубляет процесс. А процесс используется под определенные финансовые интересы, именно ради них все и затевается.

Но есть и государственные интересы, о них тоже надо заботиться. Провозгласив курс на укрупнение, руководство просто дало шанс людям, которые решили извлечь из него исключительно своекорыстную выгоду. Эти люди понимают, что оно выгодно, но не для государства, а для них самих, поскольку реформы – это дополнительные деньги, возможность перераспределять деньги внутри меняющихся структур. Вот красноречивый пример: главный корпус Ростовского Университета, хорошее пятиэтажное здание в центре города, раньше вмещал в себя ректорат и два факультета. Сейчас там только один ректорат. Положением дел недовольны не только старые преподаватели. Ну, старшее поколение – с ним ясно, оно всегда ворчит, и это возрастное. Но о негативе говорят и средние, и молодые, и старые.

- Как же бороться с «реформаторским зудом»?

- Сознание чего-то «не того», осознание того, что пора чинить поломанное, должно дойти до высшего руководства. Это главное. Я понимаю, что в стране колоссальное количество проблем – экономических, социальных, связанных в том числе с международными экономическими санкциями, но все-таки пора обратить внимание и на высшее образование. И не в привычном ключе обратить, а конструктивно. У нас, увы, обратить внимание – это обязательно значит – заняться реформированием. Это, кстати, касается и среднего образования, где тоже происходит постоянное перетряхивание учебных планов, номенклатуры предметов… А образование – очень чувствительная среда, и такие вещи неизменно негативно скажутся на качестве человеческого материала. Пора задуматься о долгосрочной перспективе запущенных процессов.

- Рядовые преподаватели готовы доносить свои аргументы до высшего руководства, до общества?

- К сожалению, существует психология советского преподавателя – может быть, это самое тяжелое из советского наследия. Эта психология постулирует покорность и страх перед тем, что тебя могут взять и выкинуть. Консолидироваться и противостоять тенденции преподаватели не могут, поскольку боятся «высовываться». Сложилось такое положение, при котором существуют ретивые реформаторы – раз, достаточно пассивное руководство – два, и покорные «низы» – три. Как выходить из этого положения – я не знаю.

- Вы известны критикой российской интеллигенции и ее традиций. Как с вашей точки зрения отечественная интеллигенция проявила себя в процессе возникновения и усугубления российско-украинской напряженности?

- Интеллигенция – это не определение образованного человека. Это социальная группа, которая монополизировала в нашей стране образовательную часть общественного процесса. Это такая отщепенская, обособленная группа, всегда антигосударственно настроенная и, вопреки традиционному мифу, направленная на разрушение, а не на созидание. Полтора столетия интеллигенты действуют разрушительно. При этом они воспроизводятся вместе со сменой поколений, наследующих идеи.

Именно интеллигенция в России сотворила обе революции – и начала прошлого века, и конца. Интеллигенция подрывает основы государственности, хотя заявляет, что ничего против государства не имеет, а якобы критикует конкретно вот эту государственность. Но по факту, если мы посмотрим на историю, их не устраивает любая форма российской государственности: империя, советская система, ельцинская система, путинская система – любая. Все потому, что интеллигенция зациклена на идее перемен ради перемен.

В вопросе с Украиной российская интеллигенция повела себя ровно так, как и украинская. Украинская интеллигенция – эта вообще-то та же самая российская, но живет на Украине. Интеллигенция имеет несколько ориентиров. Первое – это «светозарный» Запад, Град на Холме, который считает, что Майдан на Украине – это очень правильно. Второе: в русской и западной интеллигентской традиции Россия – это империя, и это всегда империя зла, а любая ее позиция заведомо неправильна, а распад империи и все, что этому способствует, это хорошо и это нужно приветствовать. И они приветствуют. Нарушая, кстати, при этом многие вещи, которые, как нам долгие годы рассказывали, являются вроде бы фундаментальными, основополагающими, незыблемыми.

Западные эксперты разного уровня много рассказывали, что федерализм — это замечательно, это путь, по которому идет прогрессивный мир, а тут вдруг заявили: нет-нет, Украина должна быть единой. Мы слышали много о том, как важно соблюдать права языковых меньшинств, а тут услышали: нет-нет, русский язык не может быть государственным на Украине – хотя там больше половины страны говорят на этом русском языке. Наши интеллигенты во всем поддерживают украинских. Даже те из моих знакомых, которых я, как говорится, «держал за нормальных», вдруг начали пользоваться словами «вата», «путлер» и прочей всем известной терминологией. Их позиция проста: там все хорошо, а тут все плохо.

- Вы писали, что «Украина – это лучшая часть России». Раскройте тезис, пожалуйста, почему лучшая?

- Прежде всего географически лучшая. Там очень хороший климат, красивая природа. Украину ведь развивали очень долго, намного дольше и внимательнее, чем собственно русские земли. В нее много вкладывали, включая и построение колоссальной промышленности, которую они сейчас своими руками там гробят. Там образованное и трудолюбивое население: украинцы и тамошние русские – они куда более, что называется, «крепкие мужики», чем те, кто живет в Центральной России. Города Украины были очагами развития, причем русскими очагами – до начала 90-х, когда пошли задвиги про «Украину – не Россию», когда маргинальные украинские националисты вдруг превратились в значимый тренд.

Конечно, в моем тезисе было заострение и преувеличение. Тут важнее про «часть России». А лучшая эта часть, поскольку она была лучше развиваема. Украина хороша как часть России. Перестав этой частью быть, Украина впала в разрушительные процессы, началась фейковая государственность, все эти подлизывания под Европу, которой Украина не нужна. России Украина нужна, нужна как часть цивилизационного целого, а для Европы – это окраина какая-то, которую лучше использовать как санитарный кордон, некую территорию, где можно поддерживать процессы, вызывающие ослабление русского мира.

- Бытует мнение, что, поддерживая не самую приятную элиту Украины, российская дипломатия в свое время сама себе сделала медвежью услугу. Что вы думаете об этом тезисе?

- До майданного переворота Россия толком никого там не поддерживала, и вообще российская политика в отношении Украины была вялой и обреченной в конечном итоге на поражение. Никто у нас не хотел этим заниматься, все происходило по принципу: есть они там, ну и хорошо, границы открыты, деньги ходят – и ладно. В 90-е годы, ясное дело, чего-то осмысленного не было ни по одному из направлений внешней политики, а когда осмысленность появилась, тогда заниматься трудными вопросами не хотели, или руки не доходили. Имели дело с той элитой, которая была. Это с политической точки зрения нормально, поскольку иметь дело нужно не с тем, с кем хочется, а с тем, кто имеется. Другое дело, что нужно было как-то воздействовать, как-то корректировать и направлять. Вот этого не делали, пока уж совсем не загорелось.

А когда загорелось, вдруг оказалось, что на Украине вообще нет пророссийских политических сил. Ошибочно было считать Партию Регионов пророссийской. В начале 2014-года практически вся эта партия моментально слилась, они тут же всех кинули и за все в Раде проголосовали. Российское руководство долго не хотело замечать, что Украина становится классическим олигархическим государством, не таким, как у нас, когда олигархи есть и ощутимо влияют, но полноты власти не имеют, а влияние их в целом опосредовано. На Украине сложилась политическая структура как конфигурация олигархов, групп олигархов их борьбы. И это задает сам характер политической жизни, возможность перекупать политиков, менять партии и прочие особенности. То, что с этим так спокойно мирились, и что Украина вообще оставалась на периферии российского внимания, это действительно колоссальная ошибка. Думаю, это одна из главных ошибок российской власти за последнюю четверть века.

- Как вы оцениваете перспективы военного конфликта и общего гражданского размежевания на Украине, а также их последствия для России?

- Отвечать, конечно, на этот вопрос сложно, поскольку есть много неопределенностей. Все завязано на Донбасс и перспективы войны, исход военного конфликта. Год назад я сформулировал в этом направлении три возможности, три варианта, и сейчас они тоже актуальны.

Первый вариант: украинская власть собирается с силами и все-таки возвращает себе контроль над восточными территориями, возвращает Донецк и Луганск в состав Украины. Это маловероятно, но не сказать, чтоб совсем не вероятно. Это самый плохой для России вариант, поскольку означает консолидацию украинского общества под однозначно антироссийскими лозунгами, которые будут безусловны и никем никак не оспариваемы. Украина получит маленький призовой бонус от Запада, а мы получим агрессивного, нищего, злого по отношению к нам соседа. Это очень неприятная ситуация, но она маловероятна, поскольку по боеспособности вооруженные силы народных республик гораздо эффективнее, чем ВСУ. И за время перемирия эта ситуация для Киева усугубилась: из ополчения убрали наиболее неуправляемых людей, ополчение подкрепили техникой, обученными и дисциплинированными кадрами. В случае прямого столкновения наиболее вероятен вариант, который был зимой 2015-го. Поэтому силы украинская сторона наращивает, а наступление не ведет.

Второй вариант – успешное контрнаступление ДНР и ЛНР и установление контроля республик над всей территорией областей. Это жесткий кризис для Украины, и это то, что может заставить прийти их в чувство, выйти из режима истеризированного общественного сознания, который поддерживается разными бредовыми и фантастическими вещами, самонакручиванием и пустыми чаяниями. Второй вариант более вероятен, чем первый, хотя есть ряд обстоятельств и сложностей: он зависит во многом от того, рванут ли ВСУ в наступление.

Украину от этого шага сдерживают на Западе, поскольку Запад прекрасно понимает опасность такой эскалации, и ему выгодно замораживание конфликта, то есть третий и наиболее вероятный вариант. Этот тот вариант, который ныне осуществляется. Замораживание позволит США и Европе усугублять зависимость Киева, а для России оно означает постоянный источник головной боли.

- Бесконечно такая ситуация тоже не может продолжаться…

- Нет, но продолжаться она может долго. В XVII веке Руина продолжалась почти полвека, ситуация с Приднестровьем длится уже с четверть века. То есть обсуждаемая ситуация - это счет не на месяцы, а на годы. И это очень печально и для Украины, и для России, поскольку мы себя взаимно изнуряем, особенно, конечно, украинцы, а в России при этом возникает опасная разлагающая тенденция – желание предоставить их самим себе и устраниться от вопроса, то есть оставить в стороне то, что, вообще говоря, есть твоя часть. Это вредная идея, которую можно переложить в суждении «Что мне левая рука, если у меня правая есть?». Жизнь инвалидов, знаете ли, не особенно удобная, не самая продуктивная. Тенденции предоставить их самим себе, «чтоб сами там разбирались», пагубны. Такая логика опасна для России и грозит вообще постепенным распадом государства.